— Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, — он хмуро посмотрел на подчиненных, добавил, как бы оправдываясь. — А если оставим как есть, другой патруль историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.
Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.
Глава третья
Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье на оградах с мостами. Всадники из различных родов войск образовали каре на площади Согласия, находящейся близ Елисейских полей в центре города. Едва ли не последней на построение прискакала сотня терских казаков, внутри которой накануне возникли большие разногласия, связанные с проступком одного из станичников. Сотник в черкеске с начищенными газырями и при турецкой кривой сабле, сам похожий на поджарого смоляного горца, гортанным голосом отчитывал казаков:
— Подровняйсь по фрунту, чего как чакалки — стаей! Одного позору мало, так на другой нарываетесь? Щас Он всем задаст, дай только объявится.
Ожидали прибытия самого императора Александра Первого, который за взятие столицы неприятеля должен был в числе прочих наградить терское казачество боевой шашкой в богато убранных ножнах. Это обстоятельство заставляло бравых молодцев на строевых конях, в барашковых папахах и черкесках, распрямлять плечи, подтягивать без того тощие животы. Кони мотали мордами, беспокойно грызли железные удила. Светлоглазый казак Дарганов, совсем недавно занимавший первый ряд конников и бывший неоспоримым претендентом на место сотника, переместился в середину отряда, как бы под защиту плотно окруживших его станичников. Он крепко провинился и сегодня, наряду с награждением, ему должны были вынести окончательный вердикт. Кто зачитает приговор — сам император или Его Величество предоставит это сделать генералу Ермолову, а то и вовсе терцам–землякам — не имело значения, но вызывало у него волны холода по спине.
— Даргашка, пошто папах на зенки насунул? Стыдно? Токо бы по иноземным скурехам шастать, — не унимался гарцевавший на кабардинце сбоку строя сотник. — Нашел… белобрысую и титьки с алычиные упырья.
— Да он и сам из белобрысых, — со смешком отозвался кто–то.
Сдвинув головной убор на затылок, Дарганов скрипнул зубами, молча окинул заполнившую свободное пространство на площади толпу парижан. И тут–же дерзко улыбнулся белозубой улыбкой — терять уже было нечего. Но чувствовалось, что все равно за дерзостью прячется душевное волнение. Чтобы скрыть его, он встряхнулся, повел очами по сторонам.
Сама площадь находилась на возвышении, с нее открывался прекрасный вид на город с церквями, садами, просторными дворцами, в том числе принадлежащими королевской династии Бурбонов. Все это великолепие на левом берегу реки Сены Дарган видел не впервые, отчего внутри возникало щемящее чувство обиды за то, что вновь полюбоваться ажурными мостами и похожими на розовые пуховые шали орнаментами каменных строений ему, скорее всего, больше не придется. Окинув панораму затуманенным взором, Дарганов снова перевел взгляд на толпу, стараясь высмотреть знакомую женскую фигуру. И вдруг увидел девушку чуть ли не возле лошадиных морд в первом ряду конников. Одетая в голубую жилетку поверх красного платья с длинными рукавами и со вспышенными оборками, она вплела в светлые волосы голубую ленту, а на ноги надвинула красные туфельки с бантами. И теперь, не сводя влюбленных глаз с казака, растянула полные губы в радостной улыбке. Терцы зыркали на нее черными зрачками, нервно подергивали усами. Предмет ее обожания тоже приосанился, покосившись на сотника, незаметно подмигнул. Девушка просияла еще больше, на высокой шее золотым ручейком заструилась все та же цепочка. Как подружка сумела проскочить мимо часовых вокруг, оставалось загадкой, но всем, несмотря на ее нарядность, все–таки было не до нее, потому что самодержцы перед народом объявлялись не часто.
Между тем, из–за здания с колоннами показалась кавалькада всадников в праздничном убранстве. На головных уборах многих развевались пышные разноцветные перья, груди сверкали не только от начищенных доспехов, но и от множества наград. Впереди на чистопородном арабском скакуне гарцевал император Российской империи Александр Первый, рядом с ним старался держаться сидящий на сером коне с яблоками король Франции Людовик Восемнадцатый. Позади подпрыгивали в седлах монархи союзнических держав, одержавших победу над Наполеоном.
— Сотня, во фрунт!
Подвздыбив накрученные усы, сотник бросил раскаленный взгляд на казаков, затем заставил кабардинца выехать впереди строя и замереть на месте. Стоявшие по четыре в ряд всадники приподнялись в стременах. У многих поверх газырей в жарких солнечных лучах заблестели боевые ордена и медали.
Навстречу императорскому выезду вылетел вороной конь командующего русской армией, громко доложил о построении, посвященном крупному событию — освобождению Франции от диктатора Наполеона Буонапартия. Александр Первый выехал вперед, произнес короткую речь, после которой грянуло мощное «ур–ра–а», перекатами разнесшееся по крышам окруживших площадь дворцов. Казак Дарганов почувствовал, как изнутри его начинает распирать от гордости, словно это он главный герой. На какое–то время девушка, как и мысли о неминуемом наказании, отошла на задний план. Он забыл про все, ощущая кожей лишь тяжесть двух серебряных крестов с Георгием Победоносцем в центре, двух серебряных медалей «За храбрость» и «За взятие Парижа 19 марта 1814», и одной бронзовой, как участнику войны 1812 года. На лицевой стороне ее была выбита пирамида с глазом, а на оборотной надпись, гласящая: «Не нам, не нам, а имени твоему». Во всем теле и в голове лишь эти знаки доблести сейчас имели значительный вес.
Тем временем император перешел к награждениям особо отличившихся частей и соединений. Дошла очередь до корпуса под командованием генерала Ермолова, включавшего в себя конников из терских казаков. Офицеры и командиры подъезжали к Александру Первому, получали из его рук ордена, медали и боевое оружие, и вновь занимали свое место. Когда командир кавказского отряда прогарцевал за наградной шашкой мимо сотни, воздух снова сотрясло многократное казачье «ур–ра». Окинув отеческим взглядом идеальное каре, составленное из всадников из многих родов войск, русский император чуть наклонился к потряхивающему белыми буклями французскому королю, сказал ему несколько слов. Он решил воинов–джигитов отблагодарить самолично и приглашал мессира принять участие в церемонии. Затем вместе с Людовиком Восемнадцатым и Ермоловым подъехал к терцам и глазами немного навыкате властно обозрел четкий строй.
